По поводу совершённого Сталиным термидорианского/бонапартистского* переворота, то есть перехода революционного советского правительства на контрреволюционные рельсы, Анлаз как-то спросил:
Правда, уже тут становится непонятным, почему, если переворот произошел еще в 1920 годах, а Троцкий умер в 1940, падение страны произошло лишь в 1991 году. Разумеется, можно сказать, что все это время продолжалась «агония режима» - но, если честно, представить агонию длиной более чем в полвека тяжело. Да и называть агонией проведение индустриализации, победу в самой тяжелой войне в Истории, освоение космоса и т.п. вещи как-то язык не поворачивается. Ну, действительно – если бюрократия все это время думала, как бы перейти от бонапартистского режима к полноценному капитализму, то зачем все это делалось?Этот вопрос справедлив - советская власть в значительной мере сохраняла революционный характер гораздо дольше, чем режимы, возникшие в ходе традиционных буржуазных революций - но ответ на него будет ясен, если вспомнить, при каких обстоятельствах произошёл термидорианский переворот во Франции. Во-первых, на момент переворота французская буржуазная революция полностью решила стоявшие перед ней задачи. Конфискация и распродажа земель эмигрантов радикально решила земельный вопрос в пользу крестьянства, были отменены феодальные повинности, сословное деление и все прочие феодальные пережитки, мешавшие свободному развитию хозяйства. Во-вторых термидорианский переворот произошёл на фоне крупных успехов республиканской армии, в основном обеспечивших безопасность завоеваний французской революции от внешних врагов, и буржуазия, видя свои завоевания в безопасности, уже не готова была терпеть ограничения якобинской диктатуры, с которыми она мирилась ранее, боясь восстановления старого режима.
Советский Союз 20-30-х годов существовал в совершенно иных условиях. Республиканская Франция была в безопасности и даже сама угрожала соседям, а Советский Союз жил под постоянной угрозой империалистической агрессии, угрозой, воплотившейся в жизнь при нападении фашистской Германии. В сфере организации экономики французская революция сделала всё, что только позволял уровень производства того времени, полностью сметя любые пережитки феодализма, которые могли бы помешать развитию общества, и даже попытавшись сделать шаг в будущее, введя государственный контроль над торговлей и задумавшись о перераспределении богатств в пользу неимущих масс. Напротив, советская власть в ходе революции вовсе не решила всех стоящих перед обществом задач. Её объективной целью было не только уничтожение пережитков прошлого, но и преодоление отсталости страны, - а модернизация экономики была ещё очень далека от завершения.
Как видим, в СССР 30-х годов не было условий для полной и окончательной победы термидорианского режима. Напротив, хотя советская бюрократия уже была контрреволюционной по своим целям и методам, она нуждалась как в преданности масс в случае внешней агрессии, так и в их творческой энергии, направленной на быструю модернизацию страны.
К началу 70-х годов обстоятельства изменились. Победа во Второй мировой войне, крах мировой системы колониализма и создание ракетно-ядерного щита гарантировали безопасность от агрессии извне. С другой стороны, модернизация промышленности завершилась успешно - несмотря на известное отставание от передовых капиталистических стран, Советский Союз стал высокоразвитой индустриальной державой. Задачи революции были решены, и бюрократическая верхушка наконец-то могла избавиться от мешающего ей наследия революции**. Для этого, однако, понадобилось время. Если якобинцы правили недолго и революционную традицию было уничтожить легко, то советское общество за 50 революционных лет набрало изрядный ход, который не мог быть остановлен сразу. Инерции хватило ещё на полтора десятка лет - что было сильно облегчено лёгкими деньгами от продажи подорожавшей нефти - и начался закономерный контрреволюционный процесс.
Растянутость русской революции на десятки лет и её приход к капитализму обогащают наше понимание общих свойств революционного процесса. Марксизм понимает революцию как замену одного правящего класса другим, более прогрессивным. Такая замена подразумевает, что перед революцией элементы нового общества уже достаточно выросли и укрепились внутри старого, а класс, который собирается взять власть, достаточно силён и многочислен.
Вместе с тем накануне революции сильны и пережитки старого, и класс, отживший своё. Класс, призванный возглавить новое общество, начинает борьбу за власть, едва для этого появится возможность, не дожидаясь, пока старое общество отомрёт полностью, - а значит эта борьба не может быть лёгкой и ведётся приблизительно равными по силе противниками. И это не просто абстрактные рассуждения - новый и старый миры означают соответствующие типы хозяйствования. Уничтожение старых форм собственности, к моменту революции составляющих очень крупную часть экономики, требует реорганизации этой части экономики на новых началах. Французское и российское сельское хозяйство нужно было начать вести без помещиков, российская промышленность должна была начать работать без буржуазии - как видим, громадная часть хозяйства должна была быть перестроена в кратчайшие сроки.
Хотя дело шло о становлении капитализма, дореволюционной буржуазии было не под силу осуществить такую перестройку. С одной стороны, крупная буржуазия была тесно связана со старым режимом, и по мере развёртывания революции, этот режим полностью уничтожавшей, в силу этой связи в какой-то момент неизбежно оказывалась в контрреволюционном лагере (что характерно и для традиционных буржуазных революций). В России дело осложнялось международным связями. Её дореволюционная модернизация во-многом осуществлялась силами иностранного капитала, и это создавало внешнюю зависимость, так что когда буржуазия развитых стран развязала мировую войну, она смогла использовать в ней и Россию; наконец, отсталая российская промышленность в отсталой стране с не самым мощным внутренним рынком зависела от рынков внешних, что втягивало российскую буржуазию в империалистические разборки. Поскольку революция выступала против разрушавшей страну войны, российская буржуазия неизбежно вступала в конфликт с интересами буржуазной модернизации общества.
Как видим, крушение старого общества неизбежно делало необходимой его скорейшую перестройку, причём эта перестройка могла быть произведена только силами революционных масс. Революция должна была не просто заменить старое общество вызревшим в его недрах обществом новым, но разрушить старое и построить новое на его руинах. Даже само новое общество - там, где оно было в наличии, - должно было освободиться от гнёта старого мира, отбросить уродливые формы, приобретённые под этим гнётом, и, осознав и оформив себя как господствующую в новом обществе силу, пойти вперёд. А там, где ростков нового общества не было вовсе, его надо было создать с нуля.
Эти закономерности справедливы для всех великих революций. Если по результатам мелкой свары с феодалами буржуазия ещё может, вырвав у них небольшие куски собственности и власти, переварить их сравнительно легко, не меняя радикально ни общество, ни себя саму, то уже Великая французская революция, порвав со старым порядком, была вынуждена в кратчайшие сроки создавать на его руинах порядок новый, ведя при этом войну с контрреволюцией и интервентами; уже и во Франции на пике революции старая буржуазия перешла в контрреволюционный лагерь.
Итак, разрушить старый и создать новый порядок могли только восставшие массы. Эта массовость в свою очередь сообщала революции, пусть даже и направленной в конечном счёте на замену одного класса эксплуататоров другим, демократический характер, чуждый угнетению и эксплуатации, и именно поэтому на вершине даже великих буржуазных революций возникали и обретали силу социалистические настроения. По этой же причине буржуазные революции вдохновляли будущих коммунистов - хотя, казалось бы, они борются с капитализмом, - и страшили капиталистов, которые, казалось бы, должны прославлять события, поставившие их во главе общества; но вместо этого послереволюционные буржуа горячо ругали революции и пытались представить себя преемниками дореволюционных режимов, тем самым утверждая незыблемость эксплуатации и забитости масс.
Никакая революция не может выйти за пределы хозяйства своего времени. И коль скоро хозяйство не позволяет ещё создать бесклассовое общество без разделения труда, но, напротив, его уровню развитию соответствует буржуазный уклад, то революционные события закономерно приводят к триумфу капитализма. Из революционного авангарда выделяется часть, которая превращается в эксплуататоров и их защитников, отошедшие было в тень реакционные элементы вновь выходят на первый план, и сообща они уничтожают сохранившую революционный настрой часть авангарда и подавляют способность и волю масс к действию. Общество теряет свой недавний демократизм, вновь становится классовым, и революционные массы обнаруживают, что плодами их труда и самоотверженной борьбы завладела кучка паразитов. Так было ещё во Франции, где новый правящий класс родился из бывших якобинцев, осуществлявших революционный террор, и буржуа, сделавших капиталы на спекуляции, поставках революционной армии и скупке имуществ эмигрантов и роялистов. Так - в несравненно большем масштабе - случилось и в бывшем Советском Союзе, где переродившаяся революционная власть выделила из свой среды или создала буржуазию, наделив её собственностью, созданной трудом масс.
Франция к началу революции имела и достаточно современное для того времени хозяйство, и достаточно развитый капитализм. Поэтому там период революционного творчества масс был сравнительно краток, и после него страна пошла по уже неплохо ей знакомому и осознанному буржуазному пути. В отсталой и зависимой России революционной власти пришлось из довольно скромной основы строить современную промышленность и обеспечивать национальную независимость в разгар империалистических войн за передел мира; в результате период революционных преобразований, занявший во Франции пару лет, в Союзе растянулся на полвека. В таких условиях термидорианцы, получив политическую власть и подготовив почву для будущего установления капитализма, ещё очень долго не могли претворить эту программу в жизнь и были вынуждены проводить революционную политику и поддерживать революционную энергию масс.
Таким образом, вся советская история оказывается невероятно долгой буржуазной революцией, затянувшейся из-за сложности стоявших перед ней задач по преобразованию общества; из-за этого и "творчество масс" с коммунистическими элементами, неизбежное в любой крупной буржуазной революции, приобрело невиданные размеры. При этом построение капитализма требовало теории, которая бы этот капитализм описывала, а такой теорией является марксизм. В стране было необходимо создать капитализм - но марксизм именно и давал развёрнутую теорию капитализма, таким образом делая это созидание осознанным. Главной прогрессивной силой оказывался пролетариат, а зависимая буржуазия была препятствием на пути модернизации - но именно на революции пролетариата против капитала и основывается марксизм. Во главе революции, направленной на модернизацию общества, закономерно оказывалась группа, созданная именно для этой цели, - прогрессивная интеллигенция. Наконец, именно в отсталой и зависимой России особенно актуальна была борьба против иностранного империализма, а значит она делалась оплотом пролетарского интернационализма. Таким образом, марксистская теория перехода к коммунизму, которая безнадёжно опережала своё время даже в наиболее развитых странах Запада, оказывалась очень к месту в отсталой России, - но только до тех пор, пока Россия не преодолела свою отсталость.
Хотя утверждения о том, что СССР по сути строил капитализм, могут показаться парадоксальными, но мысль о том, что в ходе революции российскому пролетариату придётся решать буржуазные задачи, не нова и была сформулирована ещё до революции. СССР эти задачи и решил, ликвидировав сначала феодальные пережитки, а потом и мелкие частные хозяйства, создав индустрию и гарантировав национальную независимость. Правда, сто лет назад предполагалось, что за решением этих задач последует строительство коммунизма. Сейчас мы знаем, что это не так, - даже самые развитые капиталистические страны не были готовы к коммунизму, и даже в наиболее благоприятных обстоятельствах, как это было в Германии после Первой мировой войны или Франции 1968-го года, коммунистические революции не случались. А если даже наиболее передовые страны не готовы к коммунизму, то и Советский Союз, который хоть и ликвидировал отсталость, но не вполне достиг их уровня, коммунизм построить тоже не мог и поэтому неизбежно перешёл к капитализму.
В свете этого встаёт вопрос о моменте победы термидора в СССР. Анлаз вообще не считает, что такой переворот имел место, многие сталинисты относят его к 50-м годам, а Майсурян считает, что какой-то определённый момент здесь выделить нельзя. Это представляется мне не совсем корректным - хотя в Советском Союзе революционный строй действительно оказался законсервированным на невероятно долгое время, победа термидора вовсе не означает автоматическую утрату любого прогрессивного содержания. Наполеон был по большей части прогрессивен, когда шатался по Италии, и всё же это происходило уже однозначно после победы термидорианцев во Франции. Термидор - это момент изменения классовой сущности государственной власти, момент, когда она из выразителя интересов широких масс трудящихся превращается в выразителя интересов нового правящего класса. Такое изменение хоть и не случается в один момент, но всё же может быть выделено достаточно однозначно.
Классовая природа власти не может измениться легко и незаметно, но, как и всякое изменение правящего класса, требует массовой борьбы и массового насилия. Во Франции это означало столкновение между крупной буржуазией и зажиточным крестьянством с одной стороны и радикальными слоями мелкой буржуазии и городскими полупролетарскими массами - с другой. Эта борьба заняла несколько лет и прошла несколько этапов - разгром Робеспьером и его сторонниками левого крыла якобинства - эбертистов и "бешеных", затем свержение самого Робеспьера, после - отстранение от власти "левых термидорианцев" и подавление крупных Жерминальского и Прериальского восстаний. Термидор победил, но радикально настроенные круги не были окончательно сломлены в последовавшие несколько лет власти Директории, их добила только наполеоновская диктатура. В этом свете смешно и нелепо выглядят попытки отнести советский термидор к гонениям на противников Хрущёва в 50-е годы. Во Франции при замене одной буржуазной группировки на другую Эбер, Робеспьер и Сен-Жюст отправились на гильотину, Бийо-Варенн и Колло д'Эрбуа - в Гвиану; в Советском Союзе людей, совершивших величайшую революцию в истории, сменил чудовищный разгул реакции - так неужели ключевым моментом этого перехода была отправка Молотова послом в Монголию, а Кагановича - директором завода на Урал? На местах в то же время чуть пошумели, успокоились и забыли. Если Сталин - революционер, а Горбачёв с Ельциным - явные контрреволюционеры, то где в промежутке между ними террор, без которого невозможно повернуть революционную власть на реакционные рельсы?
Хотя Советский Союз большую часть своей истории был революцией, застывшей на стадии термидора, в нём были и другие элементы. Термидоринский режим существовал настолько долго, что ему самому потребовалась внутренняя стабилизация, и поэтому сталинский период приобрёл известные черты бонапартизма - стадии, закрепляющей достигнутое и удушающей любые попытки как возродить революцию, так и восстановить прежнее общество, стадии, для которой характерны жёсткие диктатура и идеологический контроль. Победа своеобразного сталинского "термидорианского бонапартизма" обусловила вялость уже полноценно буржуазного бонапартизма - путинского режима: основные бонапартиские задачи были решены задолго до него, власть была стабильна, сопротивление - задушено.
Может показаться, что сведение всего величия советской истории к выполнению буржуазных задач унизительно для коммунизма. Моя оценка противоположна - если даже в обстановке отсталого общества, которое была очень далеко от построения коммунизма, коммунисты смогли пусть и ненадолго, но победить и добиться громадных успехов, они будут тем более успешны в более благоприятных условиях. Буржуа же, напротив, даже капитализм, как выясняется, сами построить не могут, пожиная плоды революционного творчества масс.
* Анлаз вообще не разделяет термидор и бонапартизм, да и среди сторонников этой теории нет однозначного мнения о том, носил ли сталинский режим термидорианский или бонапартистский характер.
** Для сравнения взглянём на Кубу, которая не обеспечила себе безопасность до сих пор - и поэтому до сих пор в ней не победил термидор.
Комментариев нет:
Отправить комментарий